Здравствуйте, Евгений.

Меня зовут Мария Петровна. Мои дети попросили рассказать Вам про моего отца, Петра Александровича Волкова, и помогли написать это письмо. Вдруг Вам будет интересно.

 

Мой отец родился в Смоленске в 1896 году. Во время Первой мировой ушёл в армию, служил в железнодорожных войсках. После войны, вернувшись в Смоленск, он познакомился с моей матушкой, они сыграли свадьбу, и у них родился их старший сын Олег. Пару лет спустя родился Ваня, и в 1929-м — я. Жили мы все в одной большой комнате в центре Смоленска, отец работал на одном из заводов, и даже был каким-то начальником.

Сколько себя помню, отец постоянно твердил нам о грядущей большой кровавой войне с Германией. Он строго-настрого запретил об этом рассказывать, велел хранить это как семейный секрет. Отец говорил, что Смоленск будет буквально стёрт с лица земли, и будет много жертв. Это было очень странно. Остальные люди, измученные голодом и советской властью, вообще не интересовались новостями из Европы, и даже те, кто читал газеты, не могли подумать, что будет война с Германией, и тем более немцы дойдут до Смоленска.

Я это запамятовала, потому что маленькой была, но потом мама и братья рассказали мне, что отец хотел уехать из СССР. Это было очень тяжело в то время, но он был хорошим специалистом, и был маленький шанс поехать на стажировку в США. Он ходил по кабинетам, по директорам заводов и партийным работникам. Всеми правдами и неправдами он получил возможность поехать учиться в Америку. Пока выбивал это разрешение на выезд, он попал под пристальный взгляд НКВД. Его допрашивали, в нашей квартире были обыски, по-моему, его даже арестовали. И когда судьба отца висела на волоске, каким-то чудом его отпустили и даже дали разрешение на выезд. Были слухи, что чуть ли не сам глава Промышленного отдела ЦК Ежов принял решение прекратить преследование.

Мы продали коня и телегу, раздарили наше скудное имущество и буквально «сидели на чемоданах». Это я уже хорошо помню.

За пару дней до отъезда, когда брали билеты на поезд до Ленинграда, нам сказали, что Олег и Ваня не могут выехать, потому что первый вот-вот должен был призваться в армию, а второй учился в училище. Только мне разрешили выезд с родителями. Отец с мамой всю ночь не спали, сидели и думу думали, что сделать, и решили остаться.

Но отец всё равно хотел обязательно уехать из Смоленска, если не за границу, то хотя бы вглубь СССР. Когда осенью 1937 года Олег шёл в армию, отец постоянно напоминал ему: «Держись подальше от полевых войск». Тот последовал совету и поступил в школу младших авиационных специалистов. Во время службы он ремонтировал самолеты на аэродроме под Москвой.

В 1938 году отец добился, чтобы его перевели на Тракторный завод, который был в Челябинске, и наша семья переехала на Урал. В Челябинске даже до войны было ой как несладко. Нормальных дорог не было, рабочие жили в бараках, зимы были с лютыми морозами. Еды не хватало, бывало, жили на хлебе и воде.

У отца в Смоленске был хороший друг дядя Илья. Он был врачом. До отъезда отец рассказал ему, что будет война, и умолял тоже попытаться уехать как можно дальше от границы. Дядя Илья не поверил, но, когда в 1940 году Германия захватила почти всю западную Европу, видимо, понял, что отец прав. Он тоже перевёлся в Челябинск.

В Челябинске, как я уже говорила, жить было очень тяжело, поэтому наша семья и семья дяди Ильи, у которого были сын и дочь, купили вместе большую избу в деревне Сосновке, в двух часах езды от города. Отец на неделе ночевал прямо на заводе, а на выходной приезжал к нам в деревню. В 1940-м Олег вернулся из армии и тоже стал жить в деревне. Мы разбили большой огород и даже завели корову.

Как только переехали в Сосновку, папа и братья начали готовиться к войне. Папа через спекулянтов доставал муку, консервы, соль, сахар, крупы, лекарства и привозил их в деревню. На всякий случай мы не хранили продукты дома, а рыли для них специальные схроны в лесу.

Ваня тоже должен был пойти в Красную Армию, но отец строго-настрого запретил ему это делать. Врач дядя Илья придумал ему какой-то диагноз, по которому его не взяли служить. Ваня жил с нами в деревне и помогал маме по хозяйству. А Олег тоже пошёл рабочим на Челябинский Тракторный Завод, в цех, который делал детали для самолетов, и стал там уважаемым мастером. Он был видным парнем — высокий, сильный. Позже познакомился с девушкой-красавицей из Челябинска и жил у её семьи в городе. Настасья её звали.

И вот наступило 22 июня 1941-го. Это было воскресенье. Мы всей семьей поехали в Челябинск, пошли в кафе, и папа сказал, что это «последняя трапеза». После обеда мы пошли на площадь, где играло радио. И примерно в два часа дня мы услышали обращение Молотова, где тот объявил, что началась война.

Мы вернулись в деревню, и за всю войну я была в городе всего два раза. Отец всё время напоминал братьям, что они ни за что не должны попасть на фронт. Отец и Олег работали на стратегически важном заводе, потому и получили «бронь». Как-то дядя Илья спросил у отца, не стыдно ли ему, что весь советский народ воюет, а он и сыновья дезертируют. Помню, как отец разозлился и сказал: «Я был на этой войне. И я бы ещё раз на неё пошёл, но как солдат, а не как пушечное мясо, которое посылают на верную смерть».

Осенью и зимой в Челябинск приехало много эвакуированных. С продовольствием стало еще хуже. Тогда мы поняли, что папа все делал правильно.

Но у нас начались другие беды. Уже в конце первой военной зимы в деревне начали нам завидовать, потому что у нас было заготовлено достаточно дров, и корова была, и сын жил дома. Был в деревне один старик, Богомил его звали, который особенно нас ненавидел. Поговаривали, что он и до войны писал много доносов, и на нас тоже начал доносить. Но время немного изменилось, и видимо, его доносы не рассматривали, так он даже ездил в город, чтобы на нас заявить. Однажды он следил за мамой, которая ходила в схрон, чтобы достать муки. А днём позже Богомила нашли мёртвым в лесу. Думаю, это Ваня его застрелил, но он никогда в этом не признался.

А весной 1942 года на фронт призывали уже всех, кого можно. Отец отрастил длинную бороду, ходил, сутулясь, с палочкой, чтобы его комиссия не признала годным для службы. К нам в деревню приезжали из военкомата, чтобы раздавать повестки и искать дезертиров. Ване повезло, что он был щупленький и был отличным артистом. Он так и не встал под ружьё.

С Олегом всё было сложнее. Его «бронь» на заводе была постоянно в опасности. Отец старался перевести его на те специальности и должности, где все еще давали «бронь», но с каждым месяцем войны это делать было все сложнее и сложнее. Но беспокоило отца больше всего то, что сам Олег постоянно рвался на фронт. Он чувствовал невероятные угрызения совести, что отсиживается на заводе в тылу, хотя работа на заводе было просто каторжной. Тем более что его невеста Настасья была из семьи военных: её отец и братья были на войне с первого месяца и получили уже награды и ордена.

Я помню это воскресенье, когда вся наша семья собралась вместе, и Олег объявил, что идет в военкомат. Отец умолял его подождать хотя бы до следующей весны, но Олег не хотел ничего слушать. Тогда, когда мы все уже легли, отец сидел с ним за столом до поздней ночи и давал всякие наставления, как и что нужно делать на фронте.

Когда назавтра Олег уезжал, мы все рыдали, как будто были уверены, что он больше не вернётся. Он и впрямь не вернулся. Олег погиб под Сталинградом всего через три месяца после призыва.

 

Мы кое-как пережили войну. Ваня поехал учиться в Москву, а мы с мамой так и остались в деревне. Вскоре отец получил звание Героя Социалистического Труда и вышел досрочно на пенсию. Родители жили в Сосновке до глубокой старости, и ничего необычного, связанного с отцом, я больше не помню